Главная //
Памятники
Мыслочанская гора - адрес горя и скорби
Адрес:
Могилевская область, Глусский район,Хвастовичский сельсовет,деревня Хвастовичи,Мыслочанская гора
Могилевская область, Глусский район,Хвастовичский сельсовет,деревня Хвастовичи,Мыслочанская гора
Описание памятника:
В 1958 году был установлен памятник,который установили родственники. В 2010 году был установлен новый памятник, который представляет собой шесть колонн в виде разорванной довоенной семейной фотографии символизирующей 6 миллионов убитых во времена Холокоста евреев. На обелисках надпись: "Мыслочанская гора - адрес горя и боли, место массового уничтожения 3000 Глусских евреев"; "2 декабря 1941 года трагедия зимнего дня, эхо в наших сердцах".
В 1958 году был установлен памятник,который установили родственники. В 2010 году был установлен новый памятник, который представляет собой шесть колонн в виде разорванной довоенной семейной фотографии символизирующей 6 миллионов убитых во времена Холокоста евреев. На обелисках надпись: "Мыслочанская гора - адрес горя и боли, место массового уничтожения 3000 Глусских евреев"; "2 декабря 1941 года трагедия зимнего дня, эхо в наших сердцах".
Год возведения:
1958 установлен памятник, 2010 открыт новый памятник "Мыслочанская гора - адрес горя и боли"
1958 установлен памятник, 2010 открыт новый памятник "Мыслочанская гора - адрес горя и боли"
Исторические сведения:
В 1939 году в Глуске жили 1935 евреев из 5125 жителей поселка. Вовремя уйти из местечка, находящегося вдали от железной и всех прочих дорог, смогли в основном только молодые и сильные, а обременённые маленькими детьми и стариками-родителями остались под оккупацией. Глуск был захвачен немецкими войсками в конце июня 1941 года. Первое, что сделали немцы после захвата Глуска, – собрали всех евреев и велели пришить к одежде спереди и сзади желтые нашивки. Затем немцы организовали в Глуске гетто открытого типа — без ограждения, и евреи оставались жить в своих домах в условиях множества ограничений и запретов, наложенных на них под угрозой смерти. Оккупанты сразу организовали в местечке лагерь для принудительных работ, и евреев обязали являться туда ежедневно, лишь вечером отпуская домой. За уклонение от явки на работу наказанием был расстрел. При малейшем неповиновении евреев расстреливали на месте. В магазин евреям было запрещено ходить и в последствии евреи кормились со своих огородов. Второго декабря 1941 года в 6 часов утра объявили приказ всем евреям явиться с документами и ценными вещами к комендатуре на площадь. Город был оцеплен местными коллаборационистами. Собрав всех евреев на площади в центре Глуска, их повели на расстрел. Расстреливали в карьере на Мыслочанской горе, на Костельском валу, на территории артели «Спатри», а часть на территории кладбища. Женщин перед расстрелом раздевали и насиловали. Тех, кто не пришёл в первый день на площадь или сумел скрыться, искали – полицаи обыскивали дома, и кого находили, отводили в комендатуру. Всего в последующие два дня расстреляли около 70 человек. Осенью 1943 года и в начале 1944 года нацисты, уничтожая следы преступлений, заставили военнопленных выкапывать и сжигать тела убитых глусских евреев. Самих военнопленных затем тоже расстреляли. «Меня зовут, Юлий Айзенштат. …В то роковое морозное утро, во вторник, 2 декабря (я хорошо запомнил эту дату), через юденрат передали приказ коменданта о том, что все евреи, независимо от возраста, должны явиться к комендатуре для важного сообщения, взяв с собой только документы и ценные вещи. За невыполнение приказа — расстрел. Папу к этому времени уже увели на работу, на мельницу. Зная о том, что накануне в Глуск приехало несколько машин с карателями из Бобруйска, мама поняла суть этого приказа. Она прижала меня к груди и долго не отпускала. Маленький брат Сёмочка тоже подбежал и обнял нас. «Беги к папе на мельницу. Может быть, останешься жить. Я буду молиться за тебя», — сказала мама и буквально вытолкнула меня за дверь. Рассвет только занимался. Улица была пустынна. Я прибежал на мельницу, но среди евреев-мастеровых папы я не обнаружил. Спустя час пришел вооруженный полицай и всем велел выйти во двор. Всех построили в колонну и повели на слободу. Я заметил, что все мастеровые были с желтыми звездами на груди и спине. У меня этих «знаков отличия» не было, как, впрочем, не было и явно выраженных семитских черт. Вероятно, чувство самосохранения заставило меня вдруг сказать идущему за мной полицаю: - Вы только жидов забираете или русских тоже? - А ты хто такі? - Я — русский! Полицаи явно опешили и остановились. - Хто ведае гэтага хлапчука? — рявкнул полицай на мастеровых. Они меня не выдали и подтвердили сказанное мной. - Бяжы дадому і сядзі там з маткай. Нікуды больш сёння не хадзі. И я побежал в кочегарку к знакомому Фоме. А утром я узнал, что маму и маленького брата Сёму расстреляли…». Из воспоминаний Михаила Эпштейна (ему тогда было 15 лет): «После объявления общего сбора у комендатуры отец велел нам оставаться дома, а сам пошел на улицу посмотреть на происходящее. Больше мы отца не видели. С улицы доносились крики. Схватив пятилетнего брата Толика, я побежал прятаться в соседний военкоматовский гараж, заполненный сеном. Вскоре пришли полицаи. Чтобы пулей не зажечь сено, они кололи его штыками. Толик от страха выскочил, и они схватили его. В сене я пролежал 2 дня. Затем по тонкому льду переполз на животе через реку. Мои мама, бабушка с дедушкой, отец и братик погибли». Из воспоминаний Ольги Шульман (ей было 11 лет): «Когда днем началась стрельба, мама одела меня по-зимнему и велела прятаться. Я подошла к дому соседки Надежды Архипцевой, но там мне никто не открыл. На окраине я нашла старый сарай и на ночь спряталась в нем. Утром я снова пошла к Архипцевой. Та сразу открыла мне дверь и уложила на печи согреться. Затем она спрятала меня в подсобке вместе со своей старшей дочкой Любой. Утром она надела на меня пальто Любы и прятала в сарае на сеновале. На ночь она забирала меня домой в кладовку, где мы с Любой вместе ночевали. Когда были фашистские облавы, я пряталась далеко за домом, в поле. Вот так я прожила страшные три года: кладовочка, сеновал, поле за Глуском. У Надежды Михайловны было своих четверо детей, но, несмотря на это, она рисковала семьей и собой ради меня. За это спустя много лет ей присвоили звание Праведницы мира. Все мои родные погибли». Из личных воспоминаний Айзика Грайзеля (в 1941 г. ему было 16 лет): «К полудню со всех улиц гнали евреев к Мыслочанской горе. Тех, кто не хотел идти, убивали. Мою маму забрали прямо на улице. Брата Бориса я тоже потерял из виду. Спасаясь, я постучал в дом соседа Борисика. Оказалось, что он полицай. Об этом я не знал. Сосед впустил меня, и я прожил у него три дня в кладовке. По вечерам к нему приходили друзья-полицаи, и я с ужасом слушал, сколько и кого из евреев они убили. Потом Борисик дал мне кусок хлеба, вывел на улицу и показал, как можно попасть в Рудобелку, где организовывались партизанские отряды». Из воспоминаний Голды Гольдиной (ей было 14 лет): «Мы успели укрыться от погони на чердаке разграбленного магазина и немного отдышаться. Вскоре улица ожила; начали двигаться «душегубки» — машины, в закрытых кузовах которых пассажиров травили газом. Фашисты перевозили в них женщин и детей. Следом гнали остальных, людей разных возрастов. Конвой состоял преимущественно из полицаев, с которыми совсем недавно мы общались, учились и жили одной жизнью, а сейчас они с особой жестокостью и рвением поливали улицы родного Глуска еврейской кровью. Тела убитых и полуживых людей сбрасывали в глубокие рвы, которые заранее выкопали наши военнопленные. Там навечно остались моя мама и сестренка». Весь день до позднего вечера были слышны выстрелы, крики, и только к двум часам ночи эта смертельная какофония немного успокоилась. Говорят, что еще несколько дней стонала и шевелилась земля на Мыслочанской горе, ставшей для глусских иудеев Голгофой. Обезумевшие от крови и самогона полицаи еще несколько дней «окончательно решали еврейский вопрос» и добивали не сумевших укрыться глусчан. Их тела закопают в огромном рве за костёльным валом, а после войны они будут перезахоронены на новом еврейском кладбище.
В 1939 году в Глуске жили 1935 евреев из 5125 жителей поселка. Вовремя уйти из местечка, находящегося вдали от железной и всех прочих дорог, смогли в основном только молодые и сильные, а обременённые маленькими детьми и стариками-родителями остались под оккупацией. Глуск был захвачен немецкими войсками в конце июня 1941 года. Первое, что сделали немцы после захвата Глуска, – собрали всех евреев и велели пришить к одежде спереди и сзади желтые нашивки. Затем немцы организовали в Глуске гетто открытого типа — без ограждения, и евреи оставались жить в своих домах в условиях множества ограничений и запретов, наложенных на них под угрозой смерти. Оккупанты сразу организовали в местечке лагерь для принудительных работ, и евреев обязали являться туда ежедневно, лишь вечером отпуская домой. За уклонение от явки на работу наказанием был расстрел. При малейшем неповиновении евреев расстреливали на месте. В магазин евреям было запрещено ходить и в последствии евреи кормились со своих огородов. Второго декабря 1941 года в 6 часов утра объявили приказ всем евреям явиться с документами и ценными вещами к комендатуре на площадь. Город был оцеплен местными коллаборационистами. Собрав всех евреев на площади в центре Глуска, их повели на расстрел. Расстреливали в карьере на Мыслочанской горе, на Костельском валу, на территории артели «Спатри», а часть на территории кладбища. Женщин перед расстрелом раздевали и насиловали. Тех, кто не пришёл в первый день на площадь или сумел скрыться, искали – полицаи обыскивали дома, и кого находили, отводили в комендатуру. Всего в последующие два дня расстреляли около 70 человек. Осенью 1943 года и в начале 1944 года нацисты, уничтожая следы преступлений, заставили военнопленных выкапывать и сжигать тела убитых глусских евреев. Самих военнопленных затем тоже расстреляли. «Меня зовут, Юлий Айзенштат. …В то роковое морозное утро, во вторник, 2 декабря (я хорошо запомнил эту дату), через юденрат передали приказ коменданта о том, что все евреи, независимо от возраста, должны явиться к комендатуре для важного сообщения, взяв с собой только документы и ценные вещи. За невыполнение приказа — расстрел. Папу к этому времени уже увели на работу, на мельницу. Зная о том, что накануне в Глуск приехало несколько машин с карателями из Бобруйска, мама поняла суть этого приказа. Она прижала меня к груди и долго не отпускала. Маленький брат Сёмочка тоже подбежал и обнял нас. «Беги к папе на мельницу. Может быть, останешься жить. Я буду молиться за тебя», — сказала мама и буквально вытолкнула меня за дверь. Рассвет только занимался. Улица была пустынна. Я прибежал на мельницу, но среди евреев-мастеровых папы я не обнаружил. Спустя час пришел вооруженный полицай и всем велел выйти во двор. Всех построили в колонну и повели на слободу. Я заметил, что все мастеровые были с желтыми звездами на груди и спине. У меня этих «знаков отличия» не было, как, впрочем, не было и явно выраженных семитских черт. Вероятно, чувство самосохранения заставило меня вдруг сказать идущему за мной полицаю: - Вы только жидов забираете или русских тоже? - А ты хто такі? - Я — русский! Полицаи явно опешили и остановились. - Хто ведае гэтага хлапчука? — рявкнул полицай на мастеровых. Они меня не выдали и подтвердили сказанное мной. - Бяжы дадому і сядзі там з маткай. Нікуды больш сёння не хадзі. И я побежал в кочегарку к знакомому Фоме. А утром я узнал, что маму и маленького брата Сёму расстреляли…». Из воспоминаний Михаила Эпштейна (ему тогда было 15 лет): «После объявления общего сбора у комендатуры отец велел нам оставаться дома, а сам пошел на улицу посмотреть на происходящее. Больше мы отца не видели. С улицы доносились крики. Схватив пятилетнего брата Толика, я побежал прятаться в соседний военкоматовский гараж, заполненный сеном. Вскоре пришли полицаи. Чтобы пулей не зажечь сено, они кололи его штыками. Толик от страха выскочил, и они схватили его. В сене я пролежал 2 дня. Затем по тонкому льду переполз на животе через реку. Мои мама, бабушка с дедушкой, отец и братик погибли». Из воспоминаний Ольги Шульман (ей было 11 лет): «Когда днем началась стрельба, мама одела меня по-зимнему и велела прятаться. Я подошла к дому соседки Надежды Архипцевой, но там мне никто не открыл. На окраине я нашла старый сарай и на ночь спряталась в нем. Утром я снова пошла к Архипцевой. Та сразу открыла мне дверь и уложила на печи согреться. Затем она спрятала меня в подсобке вместе со своей старшей дочкой Любой. Утром она надела на меня пальто Любы и прятала в сарае на сеновале. На ночь она забирала меня домой в кладовку, где мы с Любой вместе ночевали. Когда были фашистские облавы, я пряталась далеко за домом, в поле. Вот так я прожила страшные три года: кладовочка, сеновал, поле за Глуском. У Надежды Михайловны было своих четверо детей, но, несмотря на это, она рисковала семьей и собой ради меня. За это спустя много лет ей присвоили звание Праведницы мира. Все мои родные погибли». Из личных воспоминаний Айзика Грайзеля (в 1941 г. ему было 16 лет): «К полудню со всех улиц гнали евреев к Мыслочанской горе. Тех, кто не хотел идти, убивали. Мою маму забрали прямо на улице. Брата Бориса я тоже потерял из виду. Спасаясь, я постучал в дом соседа Борисика. Оказалось, что он полицай. Об этом я не знал. Сосед впустил меня, и я прожил у него три дня в кладовке. По вечерам к нему приходили друзья-полицаи, и я с ужасом слушал, сколько и кого из евреев они убили. Потом Борисик дал мне кусок хлеба, вывел на улицу и показал, как можно попасть в Рудобелку, где организовывались партизанские отряды». Из воспоминаний Голды Гольдиной (ей было 14 лет): «Мы успели укрыться от погони на чердаке разграбленного магазина и немного отдышаться. Вскоре улица ожила; начали двигаться «душегубки» — машины, в закрытых кузовах которых пассажиров травили газом. Фашисты перевозили в них женщин и детей. Следом гнали остальных, людей разных возрастов. Конвой состоял преимущественно из полицаев, с которыми совсем недавно мы общались, учились и жили одной жизнью, а сейчас они с особой жестокостью и рвением поливали улицы родного Глуска еврейской кровью. Тела убитых и полуживых людей сбрасывали в глубокие рвы, которые заранее выкопали наши военнопленные. Там навечно остались моя мама и сестренка». Весь день до позднего вечера были слышны выстрелы, крики, и только к двум часам ночи эта смертельная какофония немного успокоилась. Говорят, что еще несколько дней стонала и шевелилась земля на Мыслочанской горе, ставшей для глусских иудеев Голгофой. Обезумевшие от крови и самогона полицаи еще несколько дней «окончательно решали еврейский вопрос» и добивали не сумевших укрыться глусчан. Их тела закопают в огромном рве за костёльным валом, а после войны они будут перезахоронены на новом еврейском кладбище.
Полный адрес:
Республика Беларусь,Могилевская область, Глусский район,Хвастовичский сельсовет,деревня Хвастовичи,Мыслочанская гора
Республика Беларусь,Могилевская область, Глусский район,Хвастовичский сельсовет,деревня Хвастовичи,Мыслочанская гора
Координаты (широта):
52.9042
52.9042
Координаты (долгота):
28.6453
28.6453
Фотографии:
:
Мыслочанская гора - адрес горя и скорби
Мыслочанская гора - адрес горя и скорби
О проекте
Цифровая звезда – международный исторический проект, созданный для поиска памятников Великой Отечественной войны.
Данный проект направлен на формирование духовно-нравственных, гражданских качеств личности, на развитие интереса и уважения к памятникам боевой славы, увековечившим трагические и героические события прошлого, сохранение историко-культурного наследия Беларуси.
Контакты
Центральный комитет ОО «БРСМ»г. Минск, 220030, ул. К. Маркса, 40.
(017) 371 04 64 okrckbrsm@gmail.com